Год назад в Хабаровске начались массовые протесты в поддержку главы региона Сергея Фургала, обвиняемого по делу об организации убийства. Несмотря на штрафы и аресты, участники выходили на акции даже в пятнадцатиградусный мороз, а сам протест можно по праву назвать одним из самых продолжительных. О том, почему Хабаровск встал на защиту губернатора и как электоральная политика связана с уличной, мы поговорили с Татьяной Головой, научным сотрудником Центра восточноевропейских и международных исследований (ZOiS) в Берлине. Ее исследование посвящено протестным настроениям и коммуникации участников в социальных сетях.
Open Democracy: Как появилась идея изучать то, как хабаровские протесты отражались в соцсетях? Какой вопрос перед Вами стоял?
Татьяна Головая: Идея появилась с началом протестов, то есть еще прошлым летом, но реализовать мне ее удалось только к концу 2020 года. Если мы хотим изучать, как люди коммуницируют по поводу протеста, во время протеста и после протеста, то мимо социальных медиа не пройти. Тем более, в России, где традиционные медиа дают только очень усеченное представление о настроениях людей.
С одной стороны, в соцсетях происходит мобилизация. Люди информируют друг друга и формируют какие-то низовые сети на уровне 100-200 человек, используя те социальные сети, которые они хорошо знают — например, Инстаграм, ВКонтакте или Одноклассники. С другой стороны, если понимать мобилизацию в широком смысле слова — не как организацию конкретной акции, а как динамику протестных настроений в ходе всех протестов, начавшихся под лозунгом поддержки Фургала — то соцсети позволяют отследить изменения настроений, их колебаний.
Для анализа мы брали открытые посты в русскоязычных соцмедиа — в основном, ВКонтакте, Одноклассники, Фейсбук — за период с июля 2020 по январь 2021 года, в которых упоминались протесты в Хабаровске и Хабаровском крае, а также дело Фургала.
— Есть ли различия в том, какие темы на каких платформах обсуждаются?
— Да, но их немного. Например, в Одноклассниках можно найти много очень лаконичных призывов к определенным локальным акциям — причем, даже не в городах, а в поселках. На других платформах такого контента практически нет. Но в целом можно говорить о том, что темы относительно равномерно распределяются между ВКонтакте, Одноклассниками и Фейсбуком — это на первый взгляд. Более подробный анализ нам еще только предстоит.
В глазах избирателей Фургал выглядел человеком, который приходит и действует
— Один из самых интересных выводов Вашего исследования — это формирование двух разных протестных дискурсов: «наш» губернатор и «хороший» губернатор. В первом случае протест обоснован соображениями независимости местной власти: «у нас отняли губернатора, которого мы сами выбрали». В другом же случае речь идет об акценте на качестве этой власти: «у нас отняли губернатора, способного эффективно управлять».
— Отношения дискурсов «нашего» и «хорошего» губернатора — это отношения диалектические. Мощность хабаровских протестов обусловлена именно тем, что эти дискурсы, с одной стороны, разные, а с другой — взаимосвязанные. При этом нередко эксперты и внешние наблюдатели видят только одну сторону: тема «нашего» губернатора очень заметная, ее поднимают политические комментаторы, она попадает в масс-медиа. «Наш» губернатор — это губернатор, которого мы сами выбрали, и только мы должны решать его судьбу. Требование, чтобы суд над Фургалом — открытый суд — проходил в Хабаровске, относится к этому спектру представлений. Если мы его выбрали, то мы и хотим здесь у себя вершить суд, потому что Фургал — «наш», а Москва пришла и его отобрала.
КонтекстТихановская просит Gucci: мастера «цветных революций» стали жертвой розыгрыша от Вована и Лексуса (The Times)The Times19.05.2021ERR: протесты в Белоруссии и России выдохлисьERR07.04.2021Svenska Dagbladet: протестное движение в России — разрыв поколенийSvenska Dagbladet28.02.2021Respekt: протестующих в далеком Хабаровске не устраивают не только бояре, но и ПутинRespekt13.08.2020
Тема «хорошего» губернатора со стороны видна гораздо меньше — но она очень важна в локальном контексте. Если посмотреть видео Фургала, сделанные еще до его ареста, то можно увидеть, что он очень квалифицированно работал с социальными медиа. Он показал себя популистом в положительном смысле; показал себя, как человек, которому важно разобраться в происходящем. Например, на заседании правительства выясняется, что в школах края есть дети двух сортов: одних за родительский счет кормят горячим обедом в столовой на 119 рублей в день, а льготники питаются на 96 рублей из бюджета условным чаем с булочкой. Губернатор возмущается и дает указание: разберитесь с этим до такого-то числа. И самое важное: потом проверяет, как указание выполнено. Ситуация со школьным питанием, действительно, в хабаровском крае изменилась к следующему учебному году. Это повлекло за собой конфликт между краем и муниципальными образованиями по поводу финансирования дотаций — но в глазах избирателей Фургал выглядел человеком, который приходит и действует.
Вот еще один пример: погрузка угля открытым способом в Ванинском порту. Местные жители постоянно жаловались на пыль и грязь, и Фургал пригрозил компании-погрузчику, что если ситуация в порту не изменится, то он введет чрезвычайное положение и вообще остановит работу. Была основана межведомственная комиссия для экспертной оценки роста заболеваемости в районе порта. Для людей главное, что дело не останавливается на угрозах, наоборот — ищется решение.
Еще один важный в этой цепочке аргументации пример — это история с обеспечением выпускников детских домов жильем. Государство должно обеспечивать сирот квартирами, но многим никаких квартир не досталось. Бывшие детдомовцы объявили голодовку и ночевали перед хабаровским «Белым домом». Фургал вышел к ним и поговорил, показал себя как человек, с которым можно взаимодействовать.
Эти сюжеты (и им подобные) приводятся как аргументы в пользу «Фургал — хороший губернатор». Действительно, стиль публичного политика давался Фургалу неплохо. Поэтому в глазах многих протестующих он не просто «наш губернатор, которого мы выбрали», но и «хороший губернатор, за которого нужно бороться». Диалектика заключается именно в комбинации этих двух элементов: мы его сами избрали, а он еще и хорошим оказался! Вот эта «хорошесть» — то есть положительные качества Фургала как политика — это то, что внешним экспертам было видно меньше.
— Можно ли говорить о том, что «хороший» и «наш» — это категории, в которых с властью разговаривает не только локальный протест, но и вообще вся оппозиционная политика в России? Ведь дискуссия о Навальном тоже едет по этим двум рельсам: «не трогайте его, потому что он наш» и «не трогайте его, потому что он хороший».
— У Навального проблема в том, что он «наш» далеко не для всех. Что есть Фургала и чего нет у Навального — по понятной причине — это легитимация через выборы. За Фургала выступали не только люди, которые были против его ареста как такового, но и в его поддержку как законно избранного губернатора. Это другая аргументация: мы не протестуем, мы его поддерживаем. Эта стратегия позволяет уйти от стигмы протеста — и в данном случае это возможно, потому что Фургал был официально избран. Он — человек, который осуществляет власть. Комбинация «наш» и «хороший» в данном случае — особенная. Массовые протесты возникли там, где электоральная политика оказалась связана с уличной политикой.
Случай Хабаровска — это тот пример, на котором режим учится. И он научился не самым лучшим вещам, а именно: не допускать в дальнейшем такой комбинации. Они это увидели на примере Фургала, и они это увидели в Беларуси.
— То есть, режиму нужно сделать так, чтобы люди не успели убедиться в том, что неугодный политик — «хороший»?
— Нет, здесь дело в том, чтобы вообще не допустить такого политика к власти. Задача в том, чтобы никого «нашего» во власти вообще близко не было — то есть, не подпускать никого, вокруг кого потом могла бы собраться какая-то популярная поддержка. Это неприятное развитие, и я думаю, что оно с нами надолго.
«Против Путина» — это далеко не вся повестка
— Какая стратегия протеста наиболее эффективна: апеллировать к тому, что тот или иной политик — «наш», или к тому, что он — «хороший»? Все-таки на муниципальном уровне независимые депутаты еще как-то просачиваются во власть, и встает вопрос о том, какая аргументация может оказаться более эффективной, если их придется защищать от нападок власти.
— Дело в том, что люди далеко не всегда хотят выступать против власти. Как раз дискурс «он хороший» это и показывает: для людей первично качество того, как ими управляют. Они не против власти — они хотят, чтобы власть была и их уважала. Это понятное, демократическое убеждение. Действительно, в России есть люди, просачивающиеся во власть, прежде всего, на муниципальном уровне. Или, например, сейчас Михаил Лобанов — математик, доцент МГУ, член профсоюза «Университетская солидарность», выступавший, среди прочего, в защиту DOXА — идет от КПРФ на выборы в Госдуму. То есть какие-то попытки проникнуть под эгидой системных партий есть — я уже говорю языком шпионских романов. Люди совсем не обязательно формируют запрос в терминах «против власти». «Против Путина» — это далеко не вся повестка.
В принципе, «Единая Россия» всех достала не потому, что это партия Путина, а потому что мы хотим, чтобы нами управляли по-другому. Но пока что это скорее имплицитно присутствует — а не эксплицитно выражено.
— Протестная повестка, судя по всему, действительно начинает меняться с «мы против всего плохого» на «мы за все хорошее». Люди хотят диалога с властью.
— Да, люди хотят быть услышанными — это очень важный момент.
Но быть услышанным не просто так, а с конкретной повесткой, с желанием наладить работающую политику, чтобы сделать собственную жизнь лучше. И, честно говоря, власти в России, в том числе в «Единой России» на местах, сами виноваты в том, что любая независимая повестка становится оппозиционной.
— Та часть оппозиции, которая активно выступает за Навального, как-то взаимодействует с людьми, которые выступают за «хорошего» губернатора и которые, вообще-то говоря, не обязательно против Путина?
— Необязательно, хотя сторонники Навального мобилизовывали к акциям и принимали в них участие. Это можно себе представить как parallel play, что обусловлено децентрализованным характером акций. В Хабаровске были Фургаломобили, даже не один, но не было ни одной крупной площадки, где происходила бы коммуникация лицом к лицу — слышная для всех. В разных местах использовались громкоговорители, и разные люди говорили довольно разные вещи. Одним из наиболее заметных ораторов был местный координатор штаба Навального Алексей Ворсин — у него и опыт политической организации есть. Кроме того, Хабаровску с самого начала повезло с вниманием популярных видеоканалов. Как минимум двое популярных российских видеоблогеров — Дмитрий Низовцев, ведущий ютюбного канал «Штаб Навального», и Алексей Романов, освещавший протесты в Беларуси — с местными корнями. Поэтому у них был особый интерес к теме, они следили за событиями, и протесты получили освещение в межрегиональных медиа.
Думаю, для людей в Хабаровске были важнее местные структуры Навального и люди, связанные с Навальным именно на местах. Например, в подсчетах числа участников протестов один из источников, на который ссылались местные (да и не только местные) официальные медиа — это уже упомянутый координатор штаба Навального.
— То есть у них есть репутация в этом плане.
— Это репутация компетентных людей. А Алексей Ворсин шел на выборы мэра Хабаровска в 2018 году, то есть у него была какая-то известность как местного политика. Я думаю, что это важнее, чем какая-то другая связь с Навальным.
Вообще интересно на акциях то, как меняется картинка. Вначале, на массовых акциях летом 2020-го, появляются разные самодельные постеры «Я/Мы Фургал», отпечатанные на А4; наклейки на машины (очень быстро сделали). В сентябре и октябре народу становится меньше — но зато больше становится политических тем. Там видны флаги КПРФ — из-за дела Николая Платошкина, конечно, который тоже был связан с Хабаровском; есть лозунги и флаги солидарности с Беларусью. Из-за того, что в России мало мест, где можно разговаривать на такие темы, сами уличные акции становятся пространствами свободного высказывания. Это пространства, которые разные группы могут использовать для себя, включая, например, и националистов — всякой твари по паре.
Конечно, такая акция не могла быть сама по себе быть согласована (мы помним, что «согласование» уличных акций — репрессивный конструкт), но когда на улицу выходит 14 тысяч человек, то не надо уже ни «разрешения», ни уведомления.
— Есть ли какое-то объяснение, почему именно в этом регионе такое возможно? Протест вспыхнул прошлым летом — и уже год он тлеет, снова разгорается, но не исчезает. Можно ли объяснить это какими-то региональными особенностями?
— Протесты держались на уровне нескольких сотен участников до начала холодов, но я думаю, что четыре месяца больших уличных акций — июль, август, сентябрь, октябрь — это очень много. Дальше проходили субботние акции, а в январе у Лефортово для Фургала запустили фейерверк — очень трогательная акция, поздравление с Новым годом. Весной происходил сбор подписей в связи с ухудшением здоровья Фургала — у него был диагностирован ковид.
Статьи по темеSvenska Dagbladet: протестное движение в России — разрыв поколенийSvenska Dagbladet28.02.2021Advance: протесты в Хабаровске напоминают о традиционной независимости Дальнего ВостокаAdvance20.07.2020Fronda: арест губернатора Фургала, или о политической борьбе в Россииfronda.pl14.07.2020El País: арест Фургала – сигнал губернаторам перед выборами в сентябре?El País14.07.2020
Что касается региональных особенностей, то многое можно понять по анализу результатов региональных выборов 2018 года, который показывает существенный электоральный раскол между европейской частью России с одной стороны, и Сибирью и Дальним Востоком с другой. Регионы, недовольные «Единой Россией», находятся, в основном, в Сибири и на дальнем Востоке. Этому есть, конечно, еще какие-то социально-экономические обоснования, но в принципе Хабаровск — это такой регион-середнячок — не сильно дотационный, но и не особо передовой.
— Но географически максимально удаленный от столицы.
— Дальше уже только Ванинский порт, тот самый… В Хабаровске есть очень сильный регионалистский дискурс, который заметен, начиная с XIX века: «Мы — форпост империи, империя нам за это должна». Фургал, например, говорил журналистам во время своей избирательной кампании: «Да, к нашему региону нужно особое отношение, и надо усиливать свою позицию». Он имел в виду не независимость от Москвы, а наоборот — что Москва больше должна давать.
Это классический дискурс фронтира, который есть в Сибири — в Новосибирской области, например — и есть на Дальнем Востоке, и который включает представления об особом характере местных, об отношениях центра и периферии. К этому дискурсу можно было привязывать протестную повестку, и при этом разные люди могут очень легко встраивать его в свою личную биографию. Туда же успешно встраиваются темы, экономически связанные с местными и региональными особенностями. Например, право вылавливать рыбу или право пользоваться лесом (хотя лесозаготовок вокруг самого Хабаровска уже не ведется). «У нас богатая природа, богатый природными ресурсами регион, а живем плохо» — это тема, которая очень важна.
— Каковы партийные преференции в регионе? Насколько популярна ЛДПР, от которой был избран Фургал?
— В Хабаровском крае ЛДПР традиционно сильна. Однако, если мы говорим о поддержке «Единой России» и в целом провластных результатах выборов, то и в президентских выборах 2018 года, и в конституционном референдуме 2020 года повторяется картина, которая была на губернаторских выборах в 2018 году, которые выиграл Фургал: это различия между условным «севером» и «югом» Хабаровского края. Юг более экономически развит, более урбанизирован, там более современная структура занятости. Прежде всего, Хабаровск — столица региона. Это большой город с достаточно образованным населением, с культурной жизнью (хотя до миллионника он по численности формально не дотягивает). Комсомольск-на-Амуре — второй крупный город на юге края — тоже очень важное место для протестов. При этом Комсомольск-на-Амуре голосует либерально, а вокруг него — пятно стабильной поддержки «Единой России».
Сети, выросшие вокруг неполитических проблем, могут быть активированы и для политической мобилизации
— На что сейчас исследователи протестов должны обратить внимание, какой самый важный исследовательский вопрос?
— Мне кажется, что речь идет не только об исследовании протестов, но и об исследовании самоорганизованной политической активности. Самый главный вопрос сейчас — что еще можно делать в России? Январские и апрельские протесты, несмотря на свою масштабность, показали, что государство готово ехать катком по всем, невзирая на твои заслуги перед кем-либо. И даже если тебя не взяли непосредственно на акции, к тебе могут прийти в любой момент через две недели, через три недели, через два месяца.
Участники протестов в Хабаровске тоже были очень сильно затронуты сдвинутыми во времени репрессиями. Все эти административные суды, дела — это сотни человек. На такие «ползучие», отложенные во времени репрессии уже невозможно ответить в рамках массовых акций, и всем понятно, что к тебе они тоже могут приползти. Поэтому для меня главные вопросы — это «Что еще можно сделать?» и «Как это возможно сделать?».
Понятно, что, может быть, сделать можно будет очень мало. Но если посмотреть на менее радикальные случаи движений, находящихся в упадке, в том числе, на западный опыт, то возможны повседневные практики, повседневные сети. Итальянский социолог Альберто Мелуччи называл их networks submerged in everyday life. Они не мобилизуют оппозицию прямо сейчас, но создают какую-то параллельную жизнь, связанную с альтернативными смыслами.
— Антрополог Алексей Юрчак называет это «пространствами вненаходимости».
— Да, и сети — это основа мобилизации. Хотя, конечно, были случаи, когда и индивиды способны на какие-то громкие политические поступки, но это отдельные кейсы. И сети, выросшие вокруг неполитических проблем, могут быть активированы и для политической мобилизации. Но в данный момент я, честно говоря, с некоторым пессимизмом смотрю на всю эту историю. Потому что чем больше происходит репрессий, тем больше режим закрывает для себя каналы обратной связи. Это классическая проблема авторитарного режима — они не знают, что происходит, поэтому они боятся еще больше, и поэтому они еще больше давят. Любопытно посмотреть, что будет происходить с партиями так называемой системной оппозиции. С одной стороны, они могут бояться и избавляться от рисков — так, хабаровская КПРФ исключила несколько своих ярких активистов, замеченных в поддержке протестов после ареста Фургала. С другой стороны, на локальном уровне они могут интегрировать независимых кандидатов. Конечно, те, кто поддерживал Навального, теперь имеют волчий билет. Но я надеюсь на смену поколений: через несколько лет придут новые люди, которые не могли быть как-то даже минимально связаны с проектами Навального, просто в силу возраста.
Источник: