Февраль 1945 года, начинается Восточно-Померанская операция, в рамках которой войска 1-го и 2-го Белорусского фронта Константина Рокоссовского намереваются занять Гданьское Поморье и Гданьск. Они наступают с юга и запада, со стороны Померанского вала.
До этого русские войска вели войны на территориях с германским популяцией, а сейчас входили на земли, которые в межвоенное двадцатилетие принадлежали Польше и были населены поляками и кашубами. Двигаясь с запада к Гданьску, красноармейцы проходили мимо германских пограничных столбов: 26 октября 1939 года Гитлер присоединил Поморье к Рейху. Они не вникали в детали этнического контраста региона. Для их это была Германия, а полек, поморянок либо кашубок они часто считали немками, то есть военным трофеем.
«Избавители» не насилуют
«Почему вы не используете слово „изнасилование»?» — спрашиваю я. Бернард Божышковский (Bernard Borzyszkowski) возмущенно восклицает: «Я не пользуюсь грубыми словами, так меня воспитали предки».
Человек, который пробует на данный момент изучить действия, разворачивавшиеся в Поморье в 1945 году, может ощутить, что он попал в полный ловушек лабиринт. Кажется, что все вокруг заслоняет правдивый образ, делает его размытым. Стыд обесчещенных и защитный механизм отрицания известны нам по современности. С ними можно было столкнуться в Косово, Руанде, Конго, то есть всюду, где случались массовые изнасилования дам. В Поморье в 1945 году происходило то же самое.
В последующие десятилетия в Польше данная тема не дискуссировалась, так как мы укрепляли «дружбу» с СССР. Пропаганда изображала красноармейцев в виде освободителей, какими они стают в «4 танкистах». Действовал полный запрет на правду. Его нарушителям угрожала кутузка, депортация либо погибель в застенках КГБ.
«Политики у нас дома не было. Предки страшились. Опосля войны в кутузку можно было попасть за всякую мелочь», — разъясняет Божышковский.
«Они приходили, охотились на дам»
В 1939 году семью Божышковского, которая состояла из его родителей, брата мамы (тот был инвалидом) и семерых деток выселили из Любоня. Они попали в Ченстково, где поселились в доме поляков, вывезенных в лагерь в Потулицах.
Там к ним подселили 2-ух боец вермахта. Мой собеседник вспоминает о их без неприязни. Можно сказать, что с одним военным семья даже сдружилась. Германец брал деток на колени, угощал. Переселенцы мучались от голода, Божышковский вспоминает, какое большущее значение имела тогда просто корка сухого хлеба.
КонтекстStern: Германия помнит, как фавориты насиловали ее женщинStern14.06.2019Помните изнасилованных германских дам, как мы помним победуThe Conversation11.05.2018Российские насиловали, америкосы задаривали?Focus27.03.2015Изнасилование под танкомGazeta.pl17.10.2013
Относительное спокойствие правило до марта 1945 года, до прихода Красноватой армии. Бернарду было тогда семь лет.
Я встречаюсь с ним в Гданьске, в его квартире, с балкона которой раскрывается вид на портовый район. Передо мной посиживает улыбающийся, неунывающий старый мужик, а истории, которые он ведает, резко контрастируют с его видом.
«Мы спали вкупе с братом, который был старше меня на год. Вдруг в комнату ворвался русский боец и бросил на нашу кровать даму. Она была местной, из деревни. Мы посиживали на подушечках, поджав ноги, а он ниже, совершенно рядом с нами…» — у Божышковского срывается глас.
Опосля минутного молчания он продолжает: «Кровать была большая. Он… удовлетворял свои потребности. Поначалу она орала „мамочки, помогите», а позже не стала. Поначалу мы смотрели, а позже накрыли голову одеялом. Мы были очень малы и не соображали, что он делает, нам чудилось, что он ее убивает. Мы страшились, что он уничтожит и нас. Это длилось некое время, позже он окончил и ушел. Дама осталась лежать. Это был не единственный раз, когда я столкнулся со зверствами войны».
«В иной раз в нашу квартиру забежали три девицы, находясь в поиске укрытия. Две спрятались в шкафу, российские их преследовали. Они не церемонились: открыли шкаф, выволокли их за руки и… тоже удовлетворили свои потребности. Этого мы не лицезрели, мы были в иной комнате. 3-я женщина спряталась под одеяло на кровати, в которой лежала моя мать и ее новорожденная дочь. Ее уже не находили, им хватило тех 2-ух. Они приходили повсевременно, охотясь на дам».
Она возвратилась в синяках, избитая
В 1939 году в деревню Проковске-Хрусты вошли германские военные. «Они вели себя весьма обходительно, не делали никаких заморочек», — ведает Альфонс Шредер (Alfons Szreder), с которым я повстречался в его малеханькой квартире в Гданьске. По этому элегантному, сухопарому и ироническому мужчине не скажешь, что он уже перескочил девяностолетний предел.
Свою историю он бы предпочел поведать по-кашубски, но ничего, можно и по-польски. Семья Шредеров подписала Фольклист, ее отнесли к третьей группы «фольксдойче»: ассимилированное население германского происхождения. Из дома их не выселили. Может быть, дело было во внесении в перечень, но мой собеседник разъясняет это тем, что у их было очень малеханькое хозяйство (10 гектаров), которое не чудилось германским соседям вкусным кусочком.
«Выселяли поляков. Их дома занимали местные немцы. Поляки уезжали к родственникам и знакомым либо попадали в лагеря», — ведает Шредер. — Тех, кто не подписал Фольклист, высылали на принудительные работы либо в лагерь. Одни подписывали, остальные нет, бывало по-разному. В лагерь никому не хотелось. Люди возлагали надежды, что война скоро завершится, но все затянулось, так что зарегистрировавшимся пришлось идти в вермахт«.
Один из его братьев в 1939 году сражался в рядах польской армии и попал в германский плен. Он возвратился спустя два года и был выслан на принудительные работы в Гдыню. 2-ой брат подписал Фольклист и в 1943 году попал в германские вооруженные силы. Его направили в Литву, где он получил ранение. Он возвратился, поправил здоровье, а позже оказался на западном фронте, где попал в плен к союзникам по антигитлеровской коалиции. Дома он оказался уже опосля войны. В 1943 погиб отец. 14-летний Альфонс с братом, который был старше на два года, были обязаны заняться хозяйством.
«Во время войны дела с германцами были, быстрее, неплохими, германским старостой деревни стал наш сосед, нас не преследовали, хотя в остальных деревнях бывало по другому. Если кто-то не желал идти в армию и скрывался, всю семью забирали в лагерь, там люди гибли», — вспоминает он.
В 1945 году в деревне, куда добрался фронт, разместился «штаб». «Пока у нас находились русские офицеры, было расслабленно», — отмечает Шредер. Эта фраза звучит в рассказах обитателей Поморья о 1945 годе часто. Офицеры (нередко, хотя не постоянно) гарантировали защиту от нападений рядовых на дам. Но продолжалось это недолго.
В мемуарах о приходе россиян звучит мотив «2-ой волны», то есть военных, которые шли за фронтом. Конкретно их именуют самыми ожесточенными и бесжалостными. Из остальных рассказов следует, что самый страшный террор царствовал, когда «фронтовики» приходили в деревни и села прямо с поля боя. Так либо по другому, в Проковских-Хрустах…
«Офицеры ушли и начался ужас», — гласит Альфонс Шредер. — Они прогуливались, насиловали, дамы скрывались в амбарах, хлевах, в трубах. Люди забирались туда по лестнице, тогда их не могли отыскать. Мои мама и бабушка так скрывались«.
Чуток ранее Шредеры приютили беженку из Восточной Пруссии, литовку. Она бежала от русских войск и не знала, что созодать. Ее взяли помогать по хозяйству. «Я лицезрел, как в дом вошел российский и забрал ее, а позже отвел в сарайчик. Она возвратилась в синяках, избитая», — ведает Шредер. В остальных деревнях, по его словам, происходило то же самое. В Кобысево насильниками были пятеро русских боец. Кто-то посетовал на их в Картузы, где находились командующие. «Офицеры, как молвят, сходу же поехали в Кобысево и расстреляли этих пятерых на месте», — добавляет он.
За изнасилование — пуля в лоб?
Племянница Альфонса Шредера, Хенрика, родилась в 1944 году, так что прихода русских войск она не помнит. Уже опосля войны ребенком она нередко ездила к бабушке в Проковске-Хрусты и слышала, что там гласили на данную тему. Она слышала рассказы родителей, тети.
«Когда российские прогуливались по деревне, находясь в поиске дам, моя мама была в изможденном состоянии: мне было несколько месяцев, моему брату — 18 месяцев, а ей повсевременно приходилось прятаться. В один прекрасный момент вечерком она посиживала в комнате при свечках, вошли российские, а она не успела спрятаться. От вялости и волнения у нее пошла носом кровь. Российский задал вопрос, что с ней, а она ответила: „Тиф». Тогда он оставил ее в покое. Рядом через забор у дамы с 2-мя дочерьми жили российские офицеры. У их все было нормально, они, как говорила мне бабушка, состояли в отношениях по взаимному согласию», — гласит Хенрика.
Собственных мемуаров о марте 1945 у нее нет, она может опираться лишь на то, что слышала от остальных. «Может быть, предки что-то от меня утаили, ведь не все благопристойно говорить юный девице», — отмечает она.
Мирные обитатели Варшавы и бойцы Красноватой Армии. Освобождение Польши. 1945 г.Трудно представить, что юные кашубки, в дом которых вторглись русские офицеры, в один момент воспылали к тем эмоциями. Так это могло смотреться в адресованном ребенку рассказе, который был призван как-то разъяснить присутствие военных у соседки. В действительности еще наиболее возможен совсем другой сценарий, который нередко возникает в свидетельствах свидетелей: девицы соображали, что рано либо поздно их изнасилуют, и если это будут не два офицера, то «одичавшие орды». Может быть, им предъявили ультиматум, заявив, что если они будут послушливыми и позаботятся о собственных гостях (в том числе будут оказывать им сексапильные услуги), то сумеют избежать ожесточенного группового изнасилования рядовыми. Условие одно: покорность. Дамы поддавались на шантаж взамен за пропитание, а почаще всего — за сохранность, как свою, так и собственных близких (почаще всего дочерей-подростков). Часто в коллективной памяти и рассказах, передающихся из поколения в поколение, такие ситуации бытуют, как пример «отношений».
Расстрелянный за неразборчивость в связях
В поисках свидетельств о вступлении Красноватой армии в Поморье я посетил остальные деревни, где живут крайние очевидцы тех событий. Заместо домов, окруженных хозяйственными постройками (ранее в их нередко держали звериных), я отыскал там ухоженные усадьбы с аккуратненько стриженными газонами и высаженными вдоль забора туями. Прежние курятники и хлева превратили в гаражи либо летние домики для туристов, а на местах русских злодеяний стоят на данный момент качели и батуты, которыми пользуются правнуки моих собеседников. Я ощущал диссонанс: жуткие рассказы о марте 1945 года плохо соотносились с современной «сценографией». Касалось это не лишь наружного вида хозяйств.
Меня поразили некие истории, в которых российские военные ставали радостными милыми людьми, делившимися едой и водкой с хозяевами, возившимися с детками и устраивавшими танцы под аккомпанемент гармони. Таковой рассказ я услышал в одной кашубской деревне.
«Вы ощущали себя неопасно в их компании, будучи ребенком?», — поинтересовался я. «Очевидно, и я, и мои предки. С русскими было отлично», — ответила мне Янина (имя изменено), которой в 1945 году было семь лет. В начале встречи, до того как я успел включить камеру и диктофон, она призналась, что один вариант изнасилования у их был. Русский боец увел в сарайчик ее тетю, а та, возвратившись, «была как в тумане». Кто-то посетовал офицеру, тот приехал и застрели насильника за домом.
Интервью со очевидцем военных событий может иногда длиться несколько часов, за это время его история успевает поменяться. В данном случае, при включенной камере из нее пропал элемент насилия. «Вы понимаете, эта тетя сама пошла с русским. Она была, как это сказать помягче, неразборчива в связях». «Почему тогда офицер позже застрелил этого российского, раз насильных действий с его стороны не было?». «Не понимаю, трудно сказать».
Меж тем вряд ли конкретно в данной для нас деревне российские были милыми и миролюбивыми, раз истории из примыкающих звучат ужасающе и совершенно точно указывают на беспощадность «освободителей». Свою роль может играться то, что пани Янина, которая не желала высказываться о бойцах Красноватой армии в нехорошем тоне (хотя это не полностью ей удалось), была замужем за бывшим сотрудником милиции, поступившим на службу в 1950-х годах.
Хотя… Позднее мне удалось собрать остальные рассказы обитателей данной для нас деревни, и всякий раз я слышал, что «фронтовики» не причиняли там никому зла. Недозволено исключать, что в различных вариантах дела с местным популяцией выглядели по-разному, а потому по-разному звучат и свидетельства о событиях 75-летней давности.
«Хороший» офицер и спесь «германских» дам
Внимание на себя направляет еще одна деталь: «хороший» офицер, который на месте казнит собственного подчиненного, совершившего изнасилование. Зофья Павловска (Zofia Pawłowska), будучи ребенком, оказалась свидетельницей изнасилования в Гдыне. Она ведает, что троих русских боец (меж собой они гласили по-украински) расстреляли опосля того, как они изнасиловали одну даму в бункере, где прятались местные обитатели. Эдита Миколаевская (Edyta Mikołajewska) помнит похожую историю. Действия разворачивались в подвале в Гданьске. Бойцы получили разрешение созодать, что угодно, в 1-ые 24 часа опосля занятия местности (тут в отличие от остальных свидетельств самой нехороший оказывается «1-ая волна»). Позже за попытку изнасилования виновников приговорили к погибели. Альфонс Шредер вспоминает еще о одном схожем инциденте, когда в Кобысево расстреляли пятерых военных.
Бернадетта Мелевчик (Bernadetta Mielewczyk) была еще ребенком, ее держала на руках бабушка. Опьяненный российский спустился в подвал и начал без какой-нибудь предпосылки стрелять по прятавшимся там деревенским жителям. Бернадетту ранило, а ее бабушка погибла. Девченку выручил в полевом лазарете российский доктор, а открывшего стрельбу бойца казнили.
Создается воспоминание, что за изнасилования и убийства красноармейцев наказывали весьма сердито. Означает, их командиры строго воспрещали совершать подобные злодеяния? Все не так совершенно точно. Может быть, в марте 1945 года воцарился хаос, который было трудно взнуздать, а часть офицерского корпуса выступала против насилия в отношении штатского населения и решительно на него реагировала. Но сражавшиеся на фронте русские бойцы получали перед вступлением на немецкую местность (в 1945 году Поморье входило в состав Третьего рейха) такие листовки с текстом известного пропагандиста Ильи Эренбурга: «Убивайте, убивайте! Нет такового, в чем немцы не были бы не виноваты — и живы, и еще не родившиеся! Следуйте указанию товарища Сталина — раздавите фашистского зверька насмерть в его своей берлоге. Сбейте расовую спесь с германских дам. Берите их, как легитимную добычу!».
Сохранился также документ, показывающий, как командование относилось к действиям боец. Поляк, который служил инспектором в Министерстве инфы и пропаганды (оно было в 1944-1947 годах), подготовил рапорт о ситуации в области сохранности в Кошалине и окружающих его районах. В нем он писал: «Польские дамы повсевременно подвергаются угрозы со стороны бойцов Красноватой армии. Командование и коменданты заняли совсем четкую позицию, говоря, что бойцы издавна находятся вдалеке от семей, а ввиду отсутствия немок их потребности должны удовлетворить польки».
Там, где идет война, где есть вооруженные мужчины и беззащитные дамы, там возникают и изнасилования. В годы 2-ой мировой войны немок насиловали америкосы, англичане, французы. И идет речь не о отдельных инцидентах. В частности, французские военные получали так именуемые «вольные ночи» и могли в течение 48 часов созодать, что им вздумается.
Томаш Крушевский (Tomasz Kruszewski) пишет в собственной книжке «Насилие в отношении германских дам на заключительном шаге 2-ой мировой войны (октябрь 1944 — 8/9 мая 1945) и в 1-ые годы опосля ее окончания», последующее: «В Констанце жертвой французских военных пали 385 дам и женщин, в Брухзале — 600, во Фройденштадте — 500».
Тем не наименее в случае русских бойцов масштаб насилия был куда больше. По различным оценкам, они изнасиловали два миллиона дам. В их число входят жительницы Поморья, которое красноармейцы считали территорией Третьего рейха.
Следы в архивах
Мы можем ориентироваться только на разрозненные следы событий, сохранившиеся в (часто искаженной) памяти свидетелей и архивах. Документы 1945 года нередко по естественным причинам не именуют делему прямо, но, дают еду для раздумий. Обратимся к одному примеру.
В 1945 году районные административные органы продолжали составлять каждомесячные отчеты, которые направлялись в Воеводское управление в Гданьске. В Картузском и Косцежском районах, что подчеркивается в документах, власти вели бой с бедствием, которым стали венерические заболевания. Под контроль ситуацию удалось взять только в 1946 году. Очевидно, откуда эти заболевания взялись, прямо не говорится, но, разумеется, что они стали настоящей и принципиальной неувязкой, раз упоминание о ней возникло в лаконичном отчете.
Это только один пример. Схожих следов больше. Они лежат в архивах и ожидают, когда ученые их проанализируют.
Ужасающие описания изнасилований либо упоминания о таковых инцидентах можно найти также в текстах, которые печатались в локальных издательствах, появлялись в периодике либо монографиях, посвященных отдельным населенным пт. Если бы мы обобщили информацию и обозначили все зафиксированные случаи изнасилований в 1945 году на карте Поморья красноватыми точками, на ней бы наверное преобладал красноватый цвет. К огорчению, ни один историк не предпринял пока пробы провести как это может быть всеохватывающее исследование темы, которое бы сделалось знатным выражением о масштабе сексапильных злодеяний, совершенных бойцами Красноватой армии в весеннюю пору 1945 года в Гданьском Поморье.
Источник: